нет никакого подвига в том, чтобы ежедневно перемещать свою тушку из пункта А в пункт Б.

первое место музыки моего "тихого темного угла" держит portishead и massive attack, конечно же, но это - это нечто особенное.

в первый раз за несколько лет завернулась в одеяло и хожу по дому
это даже слишком хорошо, чтобы быть правдой
кровать спальное место не собрано , кофе не выпит и остыл, от запаха мертвых роз над столом уже тошнит
приступы кашля начинаются в переполненном вагоне метро, разумеется, и никак иначе
в голове выключили радио
не хочется ничего ни слушать, ни смотреть
апатия.

I believe that you heard your master sing
When I was sick in bed.
I suppose that he told you everything
That I keep locked away in my head.
Your master took you travelling,
Well at least that's what you said.
And now do you come back to bring
Your prisoner wine and bread?

You met him at some temple, where
They take your clothes at the door.
He was just a numberless man in a chair
Who'd just come back from the war.
And you wrap up his tired face in your hair
And he hands you the apple core.
Then he touches your lips now so suddenly bare
Of all the kisses we put on some time before.
And he gave you a German Shepherd to walk
With a collar of leather and nails,
And he never once made you explain or talk
About all of the little details,
Such as who had a word and who had a rock,
And who had you through the mails.
Now your love is a secret all over the block,
And it never stops not even when your master fails.

And he took you up in his aeroplane,
Which he flew without any hands,
And you cruised above the ribbons of rain
That drove the crowd from the stands.
Then he killed the lights in a lonely Lane
And, an ape with angel glands,
Erased the final wisps of pain
With the music of rubber bands.
And now I hear your master sing,
You kneel for him to come.
His body is a golden string
That your body is hanging from.
His body is a golden string,
My body has grown numb.
Oh now you hear your master sing,
Your shirt is all undone.
And will you kneel beside this bed
That we polished so long ago,
Before your master chose instead
To make my bed of snow?
Your eyes are wild and your knuckles are red
And you're speaking far too low.
No I can't make out what your master said
Before he made you go.

Then I think you're playing far too rough
For a lady who's been to the moon;
I've lain by this window long enough
To get used to an empty room.
And your love is some dust in an old man's cough
Who is tapping his foot to a tune,
And your thighs are a ruin, you want too much,
Let's say you came back some time too soon.
I loved your master perfectly
I taught him all that he knew.
He was starving in some deep mystery
Like a man who is sure what is true.
And I sent you to him with my guarantee
I could teach him something new,
And I taught him how you would long for me
No matter what he said no matter what you'd do.

I believe that you heard your master sing
While I was sick in bed,
I'm sure that he told you everything
I must keep locked away in my head.
Your master took you travelling,
Well at least that's what you said,
And now do you come back to bring
Your prisoner wine and bread?

0

"Понимаешь, говорил я, беда так называемых взрослых людей даже не в том, что у них нет энергии, нет ни на что сил, и они не могут понять, куда оно все делось. Беда в том, что это считается нормальным течением событий. Так должно быть, и все тут. И что прежде всего - они не знают, а на что им может быть нужна эта самая энергия в возрасте сорока лет. Детей подняли - и слава богу, долг исполнен. А вот задай кому вопрос - что ты будешь делать, если у тебя будет столько же энергии, сколько было в детстве, лет в одиннадцать-двенадцать, дальше уже не берем, дальше уже усталость становится усталостью, а не самым лучшим способом заснуть и увидеть, как летаешь во сне. Что будешь делать, куда себя денешь? Ведь не знают. Хотят жизненных сил ради них самих, и это очень, очень понятное желание, но совершенно неисполнимое. А самое главное - повод для жалости.
Потому что сил нет ни на что, хоть бы ремонт сделать, хоть бы детей в школу собрать, и то уже хорошо. И почти постоянно себя жалко. И любая информация извне - повод либо пожалеть себя, либо кого-то еще.
Понимаешь, говорил я, я раньше думал, что это лень, или страх, или достаточно объяснить, что ресурс берется вот там и вот там, и все сразу начнут носиться с бабочками в животе посреди георгиновых полей. Я никогда не думал, насколько это останавливает и обессиливает - эта самая жалость. Понимаешь, говорил я, дело в том, что травма и инициация отличаются только намереньем. Если ты не понимаешь, почему с тобой все это происходит, за что тебе все это, если ежедневный труд нужно просто перетерпеть, чтобы к вечеру просто отдаться усталости, если не видишь смысла или цели в том, что делаешь, а просто - ну, делаешь, потому что надо, - с тобой происходит травма. Потеря ресурса. И с каждым шагом ты все больше и больше теряешь ресурс, а думать о смысле все страшнее и страшнее, и ты стараешься - ну да, просто не думать о нем.
И все это называется почему-то "взрослый человек".
И только совсем в старости, когда твои усилия действительно становятся бессмысленны, потому что уже совершенно лишены огня и силы, ты становишься тем, кто ты есть на самом деле - ребенком, из которого отжали все соки, капризным, ворчливым, циничным ребенком, вот тогда ты можешь себе позволить действительно им быть, хотя бы напоследок, а те отжатые дети, которые все еще считаются взрослыми, будут это терпеть и думать о том, что есть те, кому еще хуже, чем им самим.
Либо пожалеть себя, либо кого-то еще.

Еще за год до того, как мы уезжали, мы объявили себе войну. Мы подскакивали рано утром в выходные, ехали завтракать в город, а потом куда-нибудь шли или уезжали - за город, на выставку, да мало ли куда. И за то последнее лето в Питере обошли больше мест, чем лет за десять.
Мне сейчас думается, что если бы не это, мы, наверное, не уехали бы. Просто неоткуда было бы взяться ресурсу."

Твой локон не свивается в кольцо,
и пальца для него не подобрать
в стремлении очерчивать лицо,
как ранее очерчивала прядь,
в надежде, что нарвался на растяп,
чьим помыслам стараясь угодить,
хрусталик на уменьшенный масштаб
вниманья не успеет обратить.

Со всей неумолимостью тоски,
с действительностью грустной на ножах,
подобье подбородка и виски
большим и указательным зажав,
я быстро погружаюсь в глубину,
особенно устами, как фрегат,
идущий неожиданно ко дну
в наперстке, чтоб не плавать наугад.

По горло или все-таки по грудь,
хрусталик погружается во тьму.
Но дальше переносицы нырнуть
еще не удавалось никому.
Какой бы не почувствовал рывок
надежды, но (подальше от беды)
всегда серо-зеленый поплавок
выскакивает к небу из воды.

Ведь каждый, кто в изгнаньи тосковал,
рад муку, чем придется, утолить
и первый подвернувшийся овал
любимыми чертами заселить.
И то уже удваивает пыл,
что в локонах покинутых слились
то место, где их Бог остановил,
с тем краешком, где ножницы прошлись.

Ирония на почве естества,
надежда в ироническом ключе,
колеблема разлукой, как листва,
как бабочка (не так ли?) на плече:
живое или мертвое, оно,
хоть собственными пальцами творим, --
связующее легкое звено
меж образом и призраком твоим?

с каждым разом я все лучше понимаю, о чем эта песня. И, по крайней мере, сегодня она разбавила бесконечное dead souls.
______________________________________________________
Я снова стала женщиной, которая приходит по утрам,
Которая несётся по бульварам и по проходным дворам,
Которая несёт свой имидж, как несут икону в крестный ход,
Перед которой тормозят авто и расступается народ.
О-о-о, руки в карманах,
Руки в карманах.

За право держать свои руки в карманах
Я буду платить по счетам.
Сегодня мы вместе идём по дороге,
А завтра - ты здесь, а я там!
О-о-о, руки в карманах,
Руки в карманах.

Я статуя свободы c окровавленным мороженым в руке.
Я так себя ждала - и, наконец, я появляюсь вдалеке.
Звезда в моей утробе словно ёжик в переломанных лучах.
Я статуя Юдифи с головою Олоферна на плечах.
О-о-о, руки в карманах,
Руки в карманах.

За право держать свои руки в карманах
Я буду найтать по флэтам.
Сегодня мы вместе найтали с тобою,
А завтра - ты здесь, а я там.
О-о-о, руки в карманах,
Руки в карманах.

Через полмесяца после просмотра "The Secret of Kells" внезапно взросли в моей голове буйным цветом.
Конечно же, это совершенно не каноничная Ашлинг, зато она абсолютно моя собственная.



о том, какие восторги вызывает во мне каждый кадр этого произведения искусства, я могу распространяться часами.